Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2 - Ирина Кнорринг

А во вторник — письмо от Кости. Я еще лежала в кровати после сеанса, когда Папа-Коля передал мне белый конверт. И два дня после этого я опять чувствовала себя счастливой. Письмо небольшое, но откровенное. Тогда оно показалось мне теплым и хорошим, теперь уже отношусь к нему более критически. Попробую проанализировать. Долго не писал, потому что счел неуместным после нашего последнего разговора писать «открытку с приветом». Справедливо. А сосредоточиться не было времени. Допускаю. Мое письмо его задело тем больнее, что упреки мои были справедливы. Хорошо. Чувства его по отношению ко мне «еще не оформились в его сознании». Так. Знаю. Боюсь, что когда оформятся, так поздно будет. «Куда я могу такую тебя вести? Простая связь? Имею ли я право?» Вопрос уместный, дальше: «Брак? Мне надо проверить себя». Хорошо, но ведь не только же от него это зависит! Он этим словно ставит меня в какое-то глупое положение, как будто я стараюсь женить его на себе. Доля правды в этом есть, я бы не отказала ему сейчас, но, после всех этих обдумываний и проверок — я не знаю. Дальше пишет о том, как хорошо в Пицце, как жаль, что нет меня, а то бы, вероятно, все темные тени, кот<орые> легли на наши отношения, исчезли бы сами собой. Кончается как будто тепло и дружественно.

Так. Его письмо мне подняло настроение. Конечно, когда он придет ко мне, не будет той холодности, кот<орую> я ему готовила: конечно, брошусь на шею и расцелую. И так будет продолжаться долго. «Ира, подождем еще». Я помню эту фразу его письма. И будем ждать. Мне хотелось сразу же написать ему хорошее, веселое письмо; показать, что-то темное, что было в Люксембургском саду, забыто; мне хотелось, чтобы это письмо встретило его в Париже. Чтобы он сразу вспомнил обо мне и почувствовал, что я его люблю, что я его жду… Да так и не написала.

Да. И так будет долго. Начнутся занятия в Институте, будем каждый вечер встречаться. Вероятно, в свободные дни будет приезжать ко мне. Буду ласкова и заботлива. Хочу, чтобы, в конце концов, он меня полюбил и почувствовал, что он потерял со мной. Я совершенно уверена, что он и сейчас любит меня (это, по крайней мере, то чувство, кот<орое> я называю любовью), что, порвав со мной, и он почувствует в жизни пустоту — чего-то хватать не будет.

А пока я его жду. Очень мне интересна эта встреча. Я, во всяком случае, набралась достаточно сил, чтобы быть готовой ко всему, Костя, милый!

2 октября 1926. Суббота

Вчера был Костя. Пришел с букетом гвоздик «из Ниццы». Может быть, и правда из Ниццы. Веселый и чуть-чуть странный, как будто человек из другого мира. По обыкновению пошли с ним пройтись по Brancas’y. За калиткой первым делом поцеловались. Все, как и прежде. Но что-то все-таки изменилось. Стало меньше «страстности», поцелуи уже не опьяняют, не дурманят, сердце не бьется сильнее. Словно это вошло в привычку и стало чем-то вполне естественным и обычным. Но появилось что-то дружеское, какая-то искренность, стало легче быть откровенной. Так, напр<имер>, такой маленький факт. «Пойдем на вечер казачьего хора?» «Нет». «Почему?» «Денег нет». «Пожалуйста, об этом не думай». «Нет, не пойду». «Ну, отчего? А до нашей последней встречи пошла бы?» «Нет, это тут ни при чем». «Так что же, не хочешь одолжаться что ли? Мне кажется, что между нами этого быть не может». «Нет, Костя, не потому. Просто дома были по этому поводу крупные разговоры…» И он уже начал обсуждать целую систему заговора, да я его остановила. Вот мелочь, а раньше я бы ему этого не сказала. «Ира, ты меня прости за последнюю встречу. Я уж так себя ругал потом». «И я тоже». «Меня?» «Нет, себя». Посмотрели друг на друга и рассмеялись.

Дома меня удивила Мамочка. Как она до сих пор не ревнует меня к Косте! Ведь не может же она примириться с тем, что я его люблю? И ведь не может же она этого не знать!? Так почему же она такая? Не только не показывает виду Косте, но и со мной о нем не говорит. Как будто ничего нет и не было. А вчера было даже так, как будто Костя стал до некоторой степени «своим человеком». Такое поведение Мамочки меня очень радует, но еще больше удивляет и поэтому — пугает. Буря должна разразиться.

А за это время и со мной что-то произошло. Я мало кого видела, жила одна, как-то отвыкла от всех, от прежней жизни. Когда вчера Костя позвал меня пойти сегодня в «наше» кафе, я ответила «нет», и так мне показалось странно опять собраться всей бандой в кафе, кокетничать, спорить о политике и т. д. Конечно, я к этому опять вернусь и не скажу, что с неохотой; наоборот, я с большим интересом жду начала занятий в Институте и всего, что с ним связано. Мне просто странно опять вернуться к этой жизни, такое впечатление, как будто все это было давно-давно.

А я взяла себя в руки, «держу себя в струне». Чувствую какой-то подъем, ничего не боюсь, ничто меня не пугает. Хочется, чтобы скорее началась зима, начать занятия и много работать. Я ничего больше не боюсь — ни драм дома, ни возможной связи с Костей. «Все, что будет, будет хорошо». Я сделалась спокойной — надолго ли? — и все приму, что будет. И еще одно, что меня радует: меня потянуло к поэзии. Я почти ничего не пишу, не вышла из круга любовных стихов, но меня тянет к себе поэзия. Стала пересматривать свои старые стихи и захотелось над ними поработать, отшлифовать, переделать в корне. Раньше со мной этого не было. Потянуло даже к Союзу поэтов, и с каждой почтой я теперь жду повестки.

Радует меня все: и хорошая погода, и голубой туман, и новое платье, и предшествующий концерт, и особенно то, что опять, после стольких месяцев, чувствую себя здоровой, сильной и спокойной.

15 октября 1926. Пятница

Давно я писала, а многое произошло. Времени не было ни минуты, еще важнее — не было такой минуты, когда никого не было дома. Вот — теперь.

События были плохие. Мамочке надо делать серьезную операцию. Мало шансов, что ее можно избежать (вот сегодня она еще пошла к врачу), но едва ли. Когда я об этом узнала, меня словно кто обухом по голове хватил. Старалась не показать вида, а потом все-таки, «под каким-то предлогом», расплакалась. Теперь успокоилась совершенно. В современную технику я верю, несчастных случаев не боюсь. Конечно, тяжело все это, и хуже всего — нервы… Но я совсем спокойна. Может быть — пока только. Но тогда, в субботу, мне казалось, что больше и думать ни о чем нельзя. Скорее бы уж только все-таки.

В воскресенье — собрание в кафе Воlee Союза поэтов. Перевыборы правления[3]. Терапиано сложил свои полномочия, мотивируя тем, что не хочет вносить в Союз идеологию «Нового Дома». Выбирали новое правление. Много крику было. Кандидатов на пост председателя было два: Ладинский и Монашев. Я не хотела ни того, ни другого и решила подать пустую записку, но в самый последний момент одумалась и, следуя пословице «из двух зол выбирай меньшее», подала голос за Ладинского. И одним лишь голосом он и был выбран! За дело принялся энергично. Новая метла чисто метет!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});